Вспоминая нашу жизнь в Каюжном, я ловлю себя на мысли, что это было самое безмятежное время в моей жизни. Мы жили без забот, еды было вдоволь, работы почти никакой, целыми днями мы болтали, читали книги или играли в какие-нибудь настольные игры. Это был настоящий рай.
Единственное, что меня тогда угнетало, это вечный полумрак. Днём были сумерки, которые с трудом разгонялись церковными свечками, а ночью — темнота, слегка рассеиваемая Луной, если она была в небе. Особенно непривычен ночной мрак был на первых порах, когда перестали загораться привычные огни ночных фонарей. Мы довольно быстро адаптировались, но неделя за неделей сгущавшийся мрак действовал удручающе, вгонял в депрессию.
Тяжёлой занозой сидели в сердце Иваныч со Стасом. Как они, где? Может быть, оба в Полянах? Я так туда и не доехал. Но подозревал, что там сейчас такие сугробы, что ехать можно разве что на танке.
В остальном мы были всем довольны.
Появление у нас Ефима знаменовало перелом в нашей беззаботной жизни. На смену безмятежности пришла необходимость действовать и торопиться.
Правда началось это не сразу. Ещё месяца три мы жили спокойно. А в середине августа… Я охотился в километре от дома, когда увидел его. Он шёл мне навстречу, разбросав руки в стороны и широко улыбаясь, как человек, который встретил друга после долгой разлуки.
— Иваныч, — крикнул я и, забыв о цели своей прогулки, бросился к нему. Он остановился, присел, раскинув руки… Пока мы не виделись, на его лице выросла борода, отросли волосы, и он стал похож на Миклухо-Маклая.
— Иваныч, как ты меня нашёл? — радостно вопил я, подбежав к другу.
— А что тебя искать… — иронично, в своей манере откликнулся Иваныч. — Известно — ты там, где потеплее!
Мы обнялись. Иваныч взял арбалет, рассмотрел ложе, тетиву, попробовал натянуть. Одобрительно хмыкнул и вернул мне.
— А Стаса ты видел? — спросил я.
— У Стаса всё в порядке, — ответил Иваныч. — В Полянах Стас, у него тепло, светло, и мухи не кусают… — и чуть помолчав, добавил:
— Пока в порядке…
— Был у него? Когда? Сам-то ты как этот год прожил? — продолжил я забрасывать Иваныча вопросами.
— Давай потом, — сказал Иваныч. — Я должен тебе кое-что объяснить.
Я замолчал.
— Где я, что я… это всё сейчас неважно, Игорь, — пояснил Иваныч. — Так получилось, что мне стали известны некоторые нюансы. Ты астероиды видел?
Я кивнул.
— Что думаешь?
— Думаю, что нужно закапываться в землю, Иваныч…
Тот покачал головой неопределённо.
— Эти летающие горы не просто так прилетели, Игорь. Они здесь не для погибели человечества, а для спасения. Они падают там, где надо и создают мощные энергостанции. Ты же к своему кратеру уже съездил?
— Да, — подтвердил я. — А ты откуда…
Иваныч жестом остановил меня.
— Опять неважно, Игорь. Ты увидел, что он греет эту местность. А другие такие же горы греют другие местности. Всю Землю усыпать такими камушками нет смысла, но там, где они есть, люди получают шанс.
— А ты знаешь, как это работает?
— Только в общих чертах, Игорь. Но я здесь не для этого. Я пришёл сказать тебе, что твой дорожный камень уже рядом. Помнишь про дорожный камень?
Я помнил. Это было, когда я служил срочную, а Иваныч был моим взводным. Я как-то сказал ему, что не вижу смысла в срочной службе: мол, солдат должен воевать, а если он копает траншеи да на тумбочке стоит, то это не солдат, а разнорабочий. Иваныч мне тогда ответил, что у каждого в жизни случается момент, когда он оказывается на распутье: налево пойдёшь, коня потеряешь, направо пойдёшь, голову сложишь, прямо пойдёшь, жену найдёшь. И от того, какой выбор сделает на этом распутье человек, зависит не только его судьба, но и судьба тех, кто его окружает. Пожертвует ли человек близкими (конём), пойдёт искать покоя и благополучия (жену) или поставит на кон свою жизнь. И всё его предыдущее бытие — только подготовка к этому выбору.
Иваныч повторил:
— Твой дорожный камень уже рядом, — и посмотрел на меня.
Тем временем, мы подошли к дому и встали возле двери. Тут я обнаружил, что вокруг стало очень светло, как будто Солнце снова светит как прежде. Я потянулся к двери, чтобы открыть её и войти с Иванычем внутрь, но он остановил меня:
— Не сегодня, Игорь. Я пришёл передать тебе вот это, — Иваныч достал из внутреннего кармана две довольно крупные пробирки, запечатанные пробками и протянул их мне.
— Зачем это? — спросил я.
— Ты поедешь к своему котловану. Примерно в тридцати километрах от его края будет озеро. Ты в это озеро не лезь, сваришься — там градусов восемьдесят, а местами и сотня будет. Тебе будет нужна лодка, её найдёшь сам. В лодке отплывёшь от берега на несколько метров — так, чтобы доставать до дна черпаком, черпак тоже сделай сам — длина рукоятки должна быть не меньше двух метров. Ты будешь плыть вдоль берега и собирать черпаком грунт со дна. Тебе нужен грунт зелёного цвета. Его ты положишь в пробирку намбер уан и закроешь пробкой. А во вторую пробирку ты положишь грунт красного цвета, который отыщешь где-то рядом.
— И куда их?
— Отдашь Юхыму.
— Ефиму? — удивился я. — А откуда ты…
Иваныч снова остановил меня.
— И это неважно. Сделай, как я сказал. Это для Стаса.
— Для Стаса? — я посмотрел на пробирки в руках.
— Для Стаса, — подтвердил Иваныч и пошёл прочь.
— Иваныч, ты куда?! — кинулся было я за ним, но он, повернувшись, махнул мне рукой, снова улыбнулся и… пропал. Внезапно снова спустились сумерки. Может быть, Иваныч просто растворился в сгустившейся тьме? Я стоял на крыльце один, в руке у меня были две пробирки.
Я зашёл в дом. На первом этаже были все, кроме Ефима. Васёк с Сюзанной играли в прятки-догонялки, Егор, как обычно, с карандашом в руке сидел над своими книгами, Люся с Машей что-то весело обсуждали возле плиты. В комнате было два светлых пятна, создаваемых свечами над Егором и над кухонным столом.
— Ефим где? — коротко спросил я.
Люся с Машей посмотрели на меня.
— Наверное, у себя. Мы его не видели.
Я взял горящую свечу со стола и пошёл на второй этаж. Открыл дверь к Ефиму. Он стоял ко мне лицом, оставаясь в тени. Я подошёл к нему вплотную и осветил свечой напряжённое лицо.
— Кто ты? — спросил я. — Откуда взялся? Ты знаешь Иваныча?
— Иваныш, — повторил за мной Ефим и кивнул. — Сырде Иваныш…
— Откуда? Где ты с ним встречался?
Ефим молчал.
— Послушай, Ефим, Иваныч мне только что дал это, — я показал пробирки, — и сказал, что я должен набрать сюда грунт из горячего озера…
Ефим с интересом посмотрел на пробирки, взял одну из них.
— Ато, — сказал он. — Ключимо.
И, кивнув головой, вернул пробирку мне.
— Зелие и червлёно, — указал он сначала на одну, затем на другую пробирку.
Это были первые внятные слова, которые я услышал от Ефима. Слово «червлёно» я понял — «красное». «Зелие», вероятно, означало «зелёное». Остальное я не разобрал, а Ефим улыбнулся мне и отвернулся к окну, давая понять, что ему больше нечего сказать. Но я, раз уж он начал говорить, развернул его за плечи обратно и продолжил:
— Расскажи мне про Иваныча. Откуда он взялся? Почему исчез?
Ефим только развёл руками, показывая, что то ли не понимает меня, то ли не знает ответа на вопрос. Меня охватило бешенство. Я схватил его за шиворот и начал трясти:
— Ты только что меня прекрасно понимал! Говори! Отвечай!
Ефим не делал даже попытки сопротивляться. Он только улыбался, глядя мне в глаза. Затем мягко прикоснулся к моим рукам своими и аккуратно освободился. Он заглянул мне в глаза, вложил в руки какой-то предмет, и я почувствовал, что растворяюсь в пространстве. Комната вокруг поплыла и исчезла, а сам я словно повис в пустоте, залитой золотистым светом. Вокруг меня не было ничего и никого, и самого меня в физическом смысле не было. Был только мягкий свет и голос, который звучал во мне. Это был даже не голос, а мысль — непрерывная и цельная, не разделяющаяся на отдельные слова.
Мысль эта была о том, что я сейчас увижу то, что хочу увидеть.
Я почувствовал очень быстрое движение. Казалось, что я несусь сквозь тоннель и в какой-то момент вылетел из него. Подо мной развернулся зимний пейзаж. От горизонта до горизонта всё было покрыто снегом. Пятна сёл и деревень выделялись только тем, что рельефно выступали над равниной, образуя бугорки. Эти бугорки были окружены лесами и степями. Я быстро приближался к одному из них, в котором выделялось тёмное пятно. Я не догадался, а каким-то образом узнал, что это тёмное пятно — наш дом в Полянах. Он и некоторое пространство вокруг него были частично освобождены от снега — это были явные следы деятельности человека. И этим человеком мог быть только мой друг Стас.
На какое-то время я как бы завис над домом. Я говорю «время», но на самом деле ощущения времени не было, оно словно остановилось. Я чувствовал себя в пространстве, но не во времени. Поэтому, слово «время» я использую из-за отсутствия другого, которое могло бы обозначить разделённые события. Эти события ощущались, как взаимосвязанные и, в то же время, как слившиеся воедино безо всякой очерёдности. Я как бы видел всё одновременно, понимая, в каком порядке сменяются картинки. Это как смотреть на десяток фотографий, сделанных в разное время и видеть их все, понимая, какая за какой следует.
Я обратил внимание, что в Полянах, похоже, были заселены несколько домов — минимум пять-шесть. Из трубы крайнего дома валил белый дым — там явно топилась печь. От остальных домов так же поднимался дымок, но не такой плотный, тонкими струйками и словно из форточек. Я видел дома одновременно снаружи и изнутри, видел, что в них горит тусклый свет, ходят какие-то незнакомые мне люди. В одном из помещений был яркий свет и там суетились — в основном, женщины. Среди них я увидел и Стаса, который ковырялся в каких-то зелёных кустах. Мне стало смешно — похоже, Стас заделался земледельцем. Видимо, здесь у обитателей Полян было что-то, вроде теплицы.
В соседнем доме я заметил Генку, со знакомства с которым когда-то и началась вся эта история с домом в Полянах. Рядом с ним сидела незнакомая мне молодая женщина. Наверное, Геннадий, наконец, угомонился и нашёл себе пару.
Другой картиной были бескрайние снежные просторы. Подо мной очень быстро проносились степи и леса. Вокруг Полян всё было покрыто снегом, а дальше начались места, где под снегом фрагментами виднелась земля, потом снег закончился и началась бесснежная степь, которая кое-где перемежалась упавшими в одну сторону деревьями. Я увидел огромную котловину в земле. Края её уходили за горизонт, а в центре находилось замёрзшее озеро. Тёмно-серая гладь ледяной поверхности безо всякого намёка на снег оставляла мрачное ощущение. Это была ледяная пустыня. Именно здесь упал астероид, пролетевший над Каюжным девятого мая, догадался я. Вернее, не догадался, а просто мгновенно узнал, как только увидел.
Этот феномен мгновенного знания тогда показался мне естественным, но позже, вспоминая это ощущение, я отметил, что оно было совершенно фантастическим — стоило мне взглянуть на что-то, и тут же во мне появлялось знание — сначала поверхностное, но если я фиксировался на объекте, то всё более и более подробное. Скажем, глядя на людей, копошащихся в домиках, я даже «слышал» их имена, «видел» какие-то подробности их прошлой жизни.
Вокруг котловины во все стороны на сотню километров простиралась безжизненная равнина с поваленными деревьями, лишённая даже снега, который растаял из-за тепла, выделенного астероидом при падении и, возможно, позже. Я уже догадывался, что грунт, который я должен собрать в нашей «тэц» предназначен для того, чтобы здесь инициировать те же процессы генерации тепла, которые действовали в «нашем» озере. Я не представлял себе, что это за процессы, но видел разницу между климатом в нашей местности и в трёхстах километрах к юго-востоку. У нас, по сути, была весна, или прохладное лето, разве что света не хватало. А в Полянах была суровая зима, снег, холод и отсутствие каких-либо перспектив.
В то же время, судя по поведению Стаса и его соседей, в доме вполне можно было жить, значит, межпланетный холод туда ещё не пришёл. А это означало, что совсем недавно озеро ещё обогревало их местность. Но теперь, когда здесь ледяное поле, с каждым днём будет всё холоднее.
Это означало, что Полянам грозило неминуемое замерзание. Протопить деревенские дома при морозах ниже минус ста нереально, что бы там Стас с Генкой ни придумывали. Сколько у них есть времени? Месяц? Два? Полгода? А потом что?
А потом всё.
И спасти их могли те две пробирки, которые мне дал Иваныч. Точнее, моё очередное путешествие в кратер, которое на этот раз уже обязано было стать удачным: на кону стояла жизнь моих друзей. Мой дорожный камень…
Затем я снова оказался над Каюжным и обратил свой взгляд на восток. Вдали я увидел нечто, для описания чего в языке нет слов. Это было похоже на черноту и на отсутствие черноты, на отсутствие белизны и на отсутствие чего-либо вообще. Это было небытие, отсутствие пространства и времени, оно вселяло ужас. И оно очень медленно надвигалось на нас.
Я напряжённо всматривался в него, и мне казалось, что оттуда тоже что-то так же внимательно взирает на меня. Внезапно я понял, что это ад выглядывает из преисподней, гибель мира заглянула мне в душу, а я в неё. И тут перед глазами сгустилась мгла, а когда она рассеялась, я стоял в комнате Ефима, он корчился в судорогах на полу, и на губах его выступила пена, как при приступе эпилепсии.
Я перепугался, бросился к двери:
— Ефиму плохо, помогите! — кинулся назад, склонился над ним, стал бить его по щекам. Ефим приоткрыл глаза, посмотрел на меня. Судороги прекратились, он просто лежал, будто лишившись сил.
Подбежали Маша с Люсей. Из-за их спин выглядывали дети. Маша тут же сунула Ефиму в нос какую-то склянку, по-видимому с нашатырём, и он непроизвольно дёрнул головой. Люся подала воды, я помог Ефиму поднять голову, и он сделал несколько глотков. Затем с нашей помощью он встал и сел на кровать.
Убедившись, что жизни Ефима угрозы нет, мы вышли из комнаты.
— А что ты у него делал? — спросила Люся.
— Разговаривал, — ответил я.
— Разговаривал? Так он же не говорит.
— Оказывается, говорит, — ответил я.
Рассказывать о встрече с Иванычем я не хотел. Кроме меня его никто не видел, решили бы, что у меня не всё в порядке с головой — галлюцинации, фантазии… Особенно, если снабдить этот рассказ описанием моего видения.
Я догадывался, почему Ефиму стало плохо. Видимо, сеанс, который он мне устроил, потребовал от него сильного напряжения. У него просто кончились силы, потому я и выскочил из сеанса так неожиданно. Хотелось понять, что это было — перемещение в пространстве? Но я, видимо, не покидал комнату. Трансляция далёких событий прямо мне в мозг? Тогда кто транслятор? — он должен был находиться в тех местах, которые я видел.
Что это за физическое явление? И кто такой Ефим? Почему он не говорит по-русски? Откуда у него эти способности? Где и при каких обстоятельствах он познакомился с Иванычем? Вопросы, вопросы…
А ответ только один: нужно делать то, что сказал Иваныч. То есть совершать очередное путешествие к кратеру, брать там грунт и везти его в Поляны. Точнее, отдать Ефиму, который, судя по всему, знал способ быстро доставить грунт туда.
Благодаря нашему с Люсей турне, я приблизительно представлял, что мне предстоит. Я должен был пятнадцать-восемнадцать часов провести при очень высокой температуре. Когда мы с Люсей вышли из машины, было градусов сорок пять. В кратере ещё градусов на пять выше. Я любил баню, но провести в парилке пятнадцать часов мне представлялось очень изнурительным испытанием. Я боялся, что не выдержит сердце.
Если я расскажу о своих планах, то за мной обязательно увяжется Люся. Поэтому я решил просто сбежать, оставив короткую записку. Я назначил мероприятие на послезавтрашний день. Мне нужна была лодка, большой запас воды и еда на сутки. Небольшую надувную лодку я видел в кладовке.
Полночи я ворочался в раздумьях, а утром со скучающим видом пошёл в кладовку. Лодка лежала на верхней полке слева. Я поставил стремянку и полез наверх. Дотянулся до коробки с лодкой и потянул её на себя. Когда она была уже у края, что-то упало на пол. Я снял лодку, спустился вниз и поднял упавший предмет.
Это был портативный шейный охладитель. У меня когда-то была такая штука — она надевалась на шею, и немного напоминала наушники. В жару это была незаменимая вещь. Нажми на кнопку — получишь результат. Результат в виде вентилятора, который направляет воздух в несколько десятков отверстий, расположенных вдоль шеи.
Я покупал такой лет пятнадцать назад, правда, он проработал только один сезон, а затем сломался, но в том сезоне в любую жару он позволял мне чувствовать себя комфортно и свежо. Удивительно, но шейный охладитель попался мне именно в тот момент, когда нужен был больше всего. «Случайность — это неосознанная закономерность», — любил говорить Стас. Я посмотрел, какие нужны аккумуляторы — три батарейки два А. Такие у нас были, причём, штук двадцать. Я старался ими не пользоваться — берёг для фонарей, которые могли нам когда-нибудь пригодиться.
С шейным охладителем мои шансы здорово повышались. Если в сильную жару охладить шею, это защищает от перегрева весь организм. Я не знал, почему так, но это работало.
Воодушевлённый, я вышел с лодкой и своей находкой из кладовки. Люся тут же заинтересовалась:
— Зачем тебе лодка?
— Да вот, думаю, на рыбалку сходить на озеро. Ушицы захотелось, — не задумываясь, ответил я.
— А меня с собой возьмёшь?
— Ну если лодка двухместная, то конечно…
Но лодка оказалась одноместной. Я деланно огорчился, а внутри порадовался. Во-первых, такую лодку я мог бы довольно легко надуть. Во-вторых, вот объяснение того, куда и зачем я уезжаю с лодкой один на ночь глядя.
Я решил, что мне будет легче идти ночью. С точки зрения освещения днём выигрыш невелик — во-первых, светло нынче не становилось, во-вторых, туман в кратере всё равно снижал видимость. Когда бы я не пошёл, будет нужен фонарь. Зато ночью, возможно, будет хоть на пару градусов прохладнее.
Я положил в машину лодку, два фонаря, несколько банок консервов, а в бардачок сунул шейный охладитель. Большой проблемой было загрузить в машину воду, я собирался взять минимум десять литров. Учитывая, что у нас все постоянно тёрлись у окон, незаметно это сделать было невозможно. И, разумеется, меня засекли.
— Дядь Игорь, а зачем ты носил в машину воду из колодца? — спросил Васёк. — Ты снова куда-то хочешь ехать?
— Да, Вася. На рыбалку. Наловлю рыбы и сварим уху.
— Дядь Игорь, а зачем тебе её так много? Ты на неделю хочешь уехать?
Люся была свидетелем разговора. Она молчала, но было понятно, что мой обман вскрылся. Для убедительности я демонстративно положил в багажник несколько удочек. Накопал червей за домом. Но вечером следующего дня, когда я уже со всеми распрощался, Люся безапелляционно заявила, что едет со мной. Напрасно я уговаривал её остаться, объяснял, что ей придётся сидеть в машине, так как в лодке не будет для неё места. Она на всё отвечала:
— Ничего, я с берега половлю.
Или:
— Ничего, я тебе не помешаю.
И прочее в таком духе. Ехать она решила твёрдо, и все мои аргументы разбились о её непреклонность. В шесть вечера мы сели в машину, и Сюзанна с Васьком помахали нам ручками на прощание.
Ехать нам предстояло не больше двух часов, значит, в восемь вечера я начну свой поход за грунтом. По дороге пришлось всё объяснить Люсе. Она внимательно выслушала и обиделась.
— Ты хотел уехать без меня, обмануть хотел.
— Да уж… тебя, пожалуй, обманешь… — обречённо вздохнул я. А затем добавил:
— Но в кратер, Люся, ты со мной не пойдёшь. Как обещала, посидишь «на берегу».
Люся попыталась возмутиться, но на это у меня уже был ответ:
— У меня воды только на одного человека, вдвоём не дойдём. Лодка одноместная, вдвоём не влезем, она перевернётся, и мы сваримся. Шейный охладитель один. Только фонарей у меня два. Второй я оставлю тебе.
Тут я подумал, что хорошо бы чем-то её взбодрить:
— Если я не вернусь в назначенное время, ты пойдёшь меня искать с этим фонарём.
Часов у нас не было, но мы навострились определять время по положению Солнца и даже Луны. Правда, получалось плюс-минус час, но точнее и не требовалось.
Проезжая мимо дома, где мы переночевали в прошлый раз, я приветливо посигналил благородному рыцарю, упокоившемуся рядом с телом своей возлюбленной.
Когда мы подъехали к кратеру, уже стемнело. Мы оба разделись, я надел на шею охладитель, повесил на спину рюкзак с водой, едой и лодкой, взял в руку длинную жердь с крепко привязанной к ней изогнутой ложкой, чтобы черпать грунт, и пошёл к кратеру. Люсе я оставил два литра воды, наказав беречь, так как ждать меня следовало часов через шестнадцать-семнадцать, не раньше. Она навязалась меня проводить:
— Ну хоть минут десять, любимый… — и заглянула мне в глаза. Знала, что против её глаз я не устою.
Шла она, в итоге почти полчаса, и всё это время, находясь позади меня, подталкивала вверх мой рюкзак. Ночью идти, действительно, было легче, чем в прошлый раз, а может быть, охладитель помогал.
Наконец, я остановился и сказал:
— Если ты сейчас не пойдёшь обратно, я буду опасаться, что ты заблудилась, — и почти силой прогнал Люсю на поверхность. А сам, не оглядываясь, пошёл дальше.
Первые километров пять дались мне сравнительно легко. А вот дальше то ли стало жарче, то ли я начал уставать… Я предполагал, что пройдена четверть пути, значит, впереди было три четверти, а потом ещё возвращение. Мне стало не по себе.
Я остановился, снял с себя рюкзак, присел на торчащий выступ горной породы и залпом выпил литр воды. Посидел минут пятнадцать, почувствовал, что это меня расслабляет. Потянуло в сон, но спать здесь означало умереть. Я встал и пошёл дальше.
Я прошёл ещё километра три, когда вдруг поднялся сильный ветер. Мгла расступилась, и прямо передо мной оказался глубокий провал. Над ним поднималась лёгкая дымка и воняло тухлым. Периодически в амбре, исходящее от провала добавлялся ещё оттенок чего-то едкого и удушливого. Я подполз к краю на четвереньках и заглянул вниз. Дно светилось красно-жёлтым светом вулканической лавы, истекавшей, видимо из какого-то отверстия. Ширина провала была метров пятнадцать, а в длину он простирался в обе стороны насколько хватало глаз. Я подумал, что не смогу форсировать это неожиданное препятствие и придётся либо искать, где обойти этот ров, либо возвращаться назад. Тут я заметил, что поверхность текущей лавы неоднородна, тут и там возникали какие-то тёмные пятна. Я пригляделся и обнаружил, что это головы тонущих в расплаве людей. А над ними… над ними по поверхности магмы неторопливо шла вереница людей, одетых в белое…
Вдруг вверху раздался сильный шум. Я поднял голову и увидел над горизонтом громадное чёрное облако. Его периметр подсвечивался ярким бело-жёлтым светом, а в центре пылал огонь. Огонь извергал на землю холод, настолько леденящий, что я сразу замёрз и даже отключил шейный охладитель. Зрелище было грандиозное, и я не мог отвести от него глаз. В какой-то момент я различил в огне морду зверя. Это была львиная голова — с пышной гривой, искрящейся словно сотни молний, светящимися глазами, смотрящими прямо на меня и даже, казалось, внутрь меня. Я как под гипнозом шагал к этой голове прямо в разверзшуюся внезапно звериную пасть. Я уже не шёл по поверхности земли, но касался ногами какой-то лунной дорожки. Провал, наполненный лавой, остался далеко внизу и позади. Сколько я так прошёл, мне сказать трудно, так как время словно остановилось. Показалось, что я уже шагнул в эту широко раскрытую пасть гигантского зверя, когда вдруг почувствовал толчок и меня швырнуло на землю.
В тот же миг образ в облаке изменился: теперь это был могучий бык с четырьмя рогами, испускавший электрический голубовато-белёсый свет. Он становился на задние копыта, опускался и бил ими невидимую поверхность, выбивая искры. Внезапно бык вырвался из облака и поскакал прямо на меня, а следом за ним оттуда же вылетела огненная птица, которая кружилась над быком. Я, что было сил, побежал прочь от быка, а он преследовал меня и, оглядываясь, я видел, как он меня настигает. Я понял, что от него не убежать, без сил упал на землю, закрыл лицо руками и ждал, что копыта колосса в тот же миг растопчут меня. Но ничего не происходило, и когда я через минуту открыл глаза, бык летел в когтях огненного орла высоко в небе, а из облака сходил человек, лица которого я не увидел, потому что потерял сознание.
Очнувшись, я увидел перед собой озеро. Вдали, среди водной глади вздымалась гора высотой в несколько десятков метров, и я понял, что это остатки астероида. Гора испускала неяркий голубоватый свет, и это позволяло ей быть видимой посреди тумана, плотность которого здесь была ниже, чем по краям кратера.
Я был совершенно обессилен и лежал без движения, наверное, не меньше часа. Вокруг стоял нестерпимый жар, и сил у меня хватило только на то, чтобы нажать кнопку на шейном охладителе.
Когда я, наконец, поднялся, сознание моё было помутившимся, и я очень нетвёрдо стоял на ногах. На берегу валялся мой рюкзак, а рядом фонарь разгонял тьму на несколько метров.
Сколько времени прошло с момента, когда я расстался с Люсей, я не знал. Не знал я и как очутился на этом берегу. Было трудно поверить, что я самостоятельно прошёл пятнадцать-двадцать оставшихся километров в полусознательном состоянии и бреду.
Я опустился на колени и стал развязывать верёвки рюкзака. Достал дрожащими руками воду, оказалось, что её у меня осталось уже меньше половины. Утолив жажду, я достал лодку и снова упал на грунт без сил. Предстояло надуть лодку, а я не мог представить себе как это сделать. Затем я словно провалился в сон, и в этом сне усталый всадник на белом коне проскакал мимо меня, оставляя за собой облако багровой пыли. Он погонял коня плетью в правой руке, и конь стал из белого сначала гнедым, а затем вороным. Он скакал мимо меня одно мгновение, но это мгновение было растянуто на долгие часы. Всадник повернулся ко мне, и я увидел лицо его, которое было бледным и испещрённым морщинами. Он посмотрел на меня, и я словно окаменел: хотел подняться, но не смог пошевелить ни одной частью тела. И я лежал, как парализованный, до тех пор, пока всадник не умчался за горизонт.
На горизонте же стояло огненно-красное зарево: там был сильный пожар, жар от пламени ощущался за многие километры. Я смотрел туда и видел, как огромная звезда размером в двадцать Солнц взошла над ним, и вид этого Солнца слепил даже сквозь закрытые глаза, а свет его обжигал, как языки костра.
Я собрал последние силы и переполз со своими вещами за небольшой утёс, который возвышался в десяти метрах от меня. Камень мог защитить меня от жгущего Солнца. Я разложил там лодку и принялся надувать её. Откуда-то появилась уверенность, что в озере я буду спасён от солнечной короны, которая, казалось, касалась берега. За несколько минут мне удалось надуть лодку и я, опьяневший от частого дыхания, прыгнул в неё и оттолкнулся жердью от берега. Здесь было гораздо прохладнее, а камень, за которым я только что скрывался, к моему ужасу, прямо на глазах стёк вниз расплавленной массой, и масса эта сначала расплылась вдоль кромки воды, а затем, шипя и пузырясь, погрузилась в неё.
Я коснулся жердью дна, глубина была больше полутора метров. Достав из рюкзака обе пробирки, я положил их на дно лодки и стал шарить ложкой по дну, извлекая над водой порцию за порцией. Только с пятнадцатой или двадцатой попытки мне удалось извлечь зелёный грунт, и я наполнил им первую пробирку.
Огромное Солнце тем временем поднялось, перевалило за полдень и теперь клонилось к закату. Пока я шарил по дну в поисках красного грунта, оно докатилось до запада и скрылось за горизонтом. Сразу же наступил сильный холод и вода в озере начала замерзать. Я судорожно доставал со дна пробу за пробой, а лёд сковывал поверхность озера и когда он уже готов был сомкнуться вокруг моей лодки, я, наконец, извлёк порцию красного грунта. В ту же секунду лёд сжал мою лодку в тиски и порвал её. Я выпал прямо на лёд и снова потерял сознание. Последнее, что я увидел — Иваныч, который склонялся надо мной и кричал: «Не спать, Игорь! Не спать! Нужно отвезти этот грунт в Поляны!». Затем меня накрыла тьма, и больше я ничего не видел…
Очнулся я в машине. Я полулежал на заднем сидении, а за окном в сумраке мелькали скособоченные брошенные домишки, освещаемые фарами. Судя по пейзажу, мы приближались к Каюжному. За рулём была Люся.
Я привстал и поморщился от боли. Люся в зеркало заднего вида увидела мою гримасу и сказала:
— Ну а как ты хотел, любимый? Поднять я тебя не смогла. Пришлось волочь наверх по земле. А какая там поверхность, ты лучше меня знаешь.
Оказалось, что Люся ждала меня, ждала, а я всё не возвращался и не возвращался. Когда прошли все мыслимые и немыслимые сроки, она пошла на поиски и меньше, чем через час, увидела свет от моего фонаря, а рядом нашла и меня, лежавшего без чувств в двухстах метрах от края кратера. Эти двести метров она волокла меня по земле, подстелив порванное покрывало из багажника. Люся была вся в порезах и ссадинах, а на мне так и вовсе не было живого места. Вдобавок к ссадинам, у меня была сильно обожжена кожа, поэтому каждое движение причиняло мне сильную боль.
Мои воспоминания заканчивались на том, что я потерял сознание на берегу озера в каком-то море галлюцинаций.
— А пробирки? — спросил я, подумав, что, наверное, до озера не добрался, а в бреду, в который впал от нестерпимого от жара, с полпути вернулся назад.
— В бардачке, — ответила Люся. Обе доверху набиты чем-то, вроде геля — зелёного и красного. И держался ты за эти пробирки так, что я едва их у тебя отобрала.
— Выходит, это страшное Солнце было на самом деле… — пробормотал я.
— Что? — переспросила Люся. — Что ты сказал?
Но сил ответить у меня не было, я снова провалился в сон.
Дальше мои воспоминания заполнены короткими периодами, когда я приходил в сознание. Каждый раз, открывая глаза, я видел рядом с постелью или Машу, которая охая и вздыхая, втирала в мои раны какие-то мази, или Люсю, заботливо поправлявшую подушку, подававшую еду и воду и раскладывавшую на моём теле компрессы.
Лечился я недели три или месяц, а поднявшись с постели, не нашёл в нашем доме Ефима. Оказалось, что однажды утром его просто не оказалось. При этом входная дверь была заперта изнутри, в замке торчал ключ. Вместе с Ефимом исчез мой термокостюм для полярных зим, а также и обе пробирки.
Я сложил два и два и понял, что Ефим отправился в Поляны.
Назад | Оглавление | Дальше
Обсудить прочитанное, задать вопросы и узнать о творческих планах можно в группе автора в Telegram